Само написалось, зараза...

«А давайте…»
Ренджи/Бьякуя, Rэ, флаффороманс с элементами агнста, PWP, мини (даже тысячи слов нет). Варнинги стандартные.
(Надоело писать шапки, вот.)

… а хакама, оказалось, так легко задираются… И он не сопротивлялся, совсем не сопротивлялся – хотя Ренджи каждую секунду ожидал, что в бок вонзится лезвие катаны. Но нет, Кучики сам – ну, почти сам, видимо, не в силах сопротивляться уверенным рукам – подался навстречу, раздвигая стройные ноги, позволяя опрокинуть себя на потертый татами. Абарай, не веря своему счастью, гладил напряженные ягодицы, почти насухую растягивал чересчур узкое отверстие – на миг пришла мысль, что Кучики еще девственник. Пришла и тут же растаяла, потому что Бьякуя выгибался, выдыхая сквозь плотно сжатые зубы – но стоны все равно прорывались, сладкие, тягучие, они сводили с ума, заставляя желать его еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уж, и так в глазах темнеет, потому что кожа у Бьякуи гладкая, белая, пахнет вишней и почему-то молоком, тело тонкое, гибкое – и голос, такой бархатный, такой нежный, что сходишь с ума – еще, еще...
- Позволите? – никакой насмешки, Ренджи серьезен, как никогда, только огонь в глазах выдает, что «нет» не скажешь, поэтому Кучики, судорожно дохнув, кивает и откидывает голову, подчиняясь яростному натиску. Он сам не ожидал, что так легко сдастся, но, когда лейтенант рывком прижал его к стене, Бьякуя понял, что не хочет отталкивать – ведь, если оттолкнешь, он же уйдет, он же больше не посмеет, и больше не будет грубых, но таких осторожных рук на плечах и спине, сухих губ на губах и шее, и глаз этих бешеных не будет – погаснут, спрячутся под тяжелыми веками и вечно насупленными татуированными бровями, и как остановиться, если ладонь – ах! – горячо проходится по самым чувствительным участкам…
Абарай решительно – как в воду прыгать собрался – вскинул ноги тайчо на плечи, от чего тот напрягся – Ренджи успел поймать почти испуганный взгляд и, зажмурившись, вошел, сразу, насколько смог, так что Кучики задохнулся собственным криком, вцепился отчаянно в плечи – по белым щекам побежали дорожки слез. И двигался он, не открывая глаз, чтоб не видеть, как кружится все, как искажается от боли – и острого, невыносимого удовольствия – лицо Бьякуи, как белые тонкие пальцы впиваются паучьими лапами в отвороты одежды, которую, оказывается, вовсе не надо снимать, только косодэ приспустить, чтоб руки могли по коже… И губы впиваются в тонкую шею, словно звериные клыки, оставляя следы из мелких темных точек, а зубы режут, будто лезвие кинжала – на плечах алые полосы, по ключицам, худым, выпирающим, ползут струйки крови…
Долго, долго и мучительно горячо, напряжение выше, выше – куда уже, дышать невозможно, глаза не открыть – алые сполохи мешают, и тело, тоже горячее, изгибается, бьется в руках, почти вырываясь, ноги обхватили за талию, сжимая до боли, чтоб можно было прижаться, чтобы резче, сильнее, глубже… И – крик, высокий, почти женский, но не режет ухо, а добавляет ощущений, вплетаясь в звон крови в ушах, и выплеск изящной серебристой рейацу – мощный, так что невозможно не выгнуться следом, заглушая собственный хриплый рык огненной вспышкой… И темнота…
* * *
Ренджи очнулся от панической волны ледяного ужаса, прокатившейся по позвоночнику; начиналась она где-то в пояснице, по которой осторожная рука вела чем-то холодным и острым. Справедливо решив, что после всего произошедшего Кучики, дабы скрыть позор, покрошит его на лоскуты, Абарай взвился, приняв полубоевую стойку (сидя было затруднительно воспроизвести ее полностью). Бьякуя отдернул руку и, держа ее на весу, недоуменно посмотрел на него; Ренджи почему-то сразу понял, что напугавшим его предметом был длинный ухоженный ноготь, и виновато потупился. Обнаружив под собой футон, он снова вскинул голову, пытаясь сообразить, как очутился в незнакомой спальне, и нечаянно, не желая того, бросил взгляд на Кучики. Тайчо… улыбался? Нет, правда, Бьякуя улыбался чуть приоткрытыми и чуть припухлыми губами. А его шея… ками-сама, шея, плечи, даже фарфоровые ключицы были покрыты синяками и царапинами очень однозначного происхождения. Ренджи мучительно покраснел, кляня себя последними словами – как посмел, как подумать мог, что можно дотронуться до этой хрупкой, совершенной куколки – а тем более, терзать тонкую кожу, расцвеченную по его милости ало-лиловыми разводами?
- Ты интересней, чем я думал, Ренджи, - голос, родной, такой же спокойный, как всегда – но сейчас в нем непривычная мягкость, которую даже представить сложно, если вспоминать холодный профиль капитана и дурацкую костяную игрушку в волосах – а она, кстати, совсем не царапается…
- Посмотри на меня, - не приказ, просьба, но нельзя не послушаться, ведь это же Кучики-тайчо... Ренджи поднял голову, невольно расправляя плечи – так что взглянул на сидящего рядом тайчо уже чуть сверху, ведь разница в росте немалая. Вот он, кенсейкан, так и не снятый, болтается, отстегнувшись с одной стороны, в растрепанных пушистых волосах, похож на маску Пустого, или, может, на кусок стены, которой Кучики отгородился от мира, и оттого ненавистный… и чужеродный абсолютно – сейчас, когда Бьякуя улыбается, когда похож на нормального человека – но разве бывают такой совершенной красоты люди..?
- Я и не думал, что ты… уснешь сразу…
Абарай опять не поверил ушам: теперь в интонациях явно слышалась насмешка, над ним, над собой – где это слыханно, чтобы Кучики-тайчо смеялся? Чтобы Кучики-тайчо улыбался? Определенно, Ренджи спятил. Полез приставать к капитану, получил катаной по лбу и валяется теперь в бреду.
Капитан вдруг по-кошачьи прильнул к груди Ренджи, отчего парня бросило в жар – аж в глазах потемнело; он снова почувствовал запах вишни и молока и понял – нет, не бред, не сон… Вцепился судорожно в узкие плечи в багровых пятнах, оставляя новые следы, притянул, чуть приподнимая за подбородок, поцеловал… Кучики ответил, потом отстранился, фыркнув:
- Смешной ты, мальчик, - снова прижался. – Смешной, горячий… - и шепотом, словно боясь, что услышит посторонний – ведь против правил все это: - желанный…
- Я сошел с ума, - все-таки сказал Ренджи, глядя в широко раскрытые глаза, жадно ловя отблески цвета лепестков сакуры, поднимающиеся из синей глубины.
- Я тоже, - легко согласился Кучики, играя прядью огненно-красных, цвета его, этого сумасшедшего мальчишки, рейацу, волос.  Абарай снял почти сползший кенсейкан и, шалея от собственной наглости, предложил:
- Тайчо, а давайте… сходить с ума вместе?